«Поминки» по псковской литературе

1. В который уж раз закрутившаяся в сети дискуссия по поводу печальной судьбы псковской писательской организации (вызванная, словно рвотный рефлекс, интервью с мастодонтом местной словесности Александром Бологовым, весьма опечаленным тем, что нынешняя власть не хочет давать денег на издание «Скобарей») навевает скуку, вплоть до удара лбом о клавиатуру.

Ну не хотят нынешние кураторы культуры выделять бюджетное бабло на заведомо убыточные опусы, полагая, видимо, что собственные издательские проекты типа «Новой прагматики» гораздо полезней худлита, утратившего статус последней истины в инстанции. При этом сталкиваются еще и мнения конкретных людей. «Ник» бывшего губернатора бьет себя левой пяткой в грудь, выступая в роли этакого мецената: «Я-то издавал! Почему вы не хотите?» Тогда как поборники рыночных отношений в духовной сфере «мочат» местный «совпис», не стесняясь в выражениях. Лично мне Бологов ничего худого не сделал, и при встречах здоровается за руку. Но я знаю, что есть и иные интеллигенты, которые с удовольствием набили бы мне морду. В постингах всплывают фамилии: Довлатов, Бродский, Солженицын, Курбатов, тот же Бологов…

Мнение одних: местных писателей надо издавать вопреки здравому смыслу. Из просветительских соображений.

Оппоненты настаивают: никто не против, но за счет издателей или собственные деньги.

Кто прав?

Думается, что если бы у нас вдруг забили нефтяные фонтаны или откопали бы легендарные алмазы, никто не стал бы спорить с Сан Санычем и в свет вышли бы «Скобари» тиражом в население всей Псковландии. И втюхивались бы на халяву не токмо аборигенам, желтеющим на глазах, но и туристам, заехавшим поглазеть на средневековые фрески.

Реальность такова, что сегодня никто не станет издавать книжки за здорово живешь. Биться из-за этого в истерике глупо. В советские времена официальные писатели действительно служили неким подразделением политпропа: зачем скрывать очевидное? А неофициальные, простите, униженно стояли в очереди в этот самый совпис и сосали палец. Ныне функции пропагандистской машины переместились исключительно в СМИ. ТВ, печать и Интернет.

2. Власть и искусство вообще обширная и многогранная тема. Дело в том, что словесностью испокон века занималась исключительно элита, а не рабы. Каста образованных, владеющих письменностью. У народа жил миф и фольклор. Литература – забава обеспеченных людей. Придворные поэты воспевали императоров и царей, а те, кто не воспевал, прозябали в подвале или бане, создавая свои сатиры на злобу дня. Так, по крайней мере, учит Бахтин. То есть писатель писателю рознь. И сейчас готов задушить в объятиях коллегу.

Псковские писатели старшего поколения – это советский истеблишмент, действительно имевший возможность пожить на широкую ногу, выпуская по плану книжку раз в два года. Широко, по псковским, конечно, понятиям, и в те времена не сравнимым со столичными, когда какой-нибудь Вознесенский-Евтушенко воспевали Ленина в Ланжюмо. Но те воспевали талантливо, в отличие от наших, усвоивших интеллигентский бред о том, что поэт в России больше, чем поэт, иначе говоря, имеет право на некую духовное воспитание для своего народа. Писатель – инженер человеческих душ и все такое. Над подобным типом пафосных, но бездарных литераторов постоянно и зло издевался Владимир Набоков в своей филигранной прозе. В чисто художественном отношении эпигоны реализма, монотонно дергающие за тени толстовских приемов, ничем не отличаются от массового чтива, только они еще намного хуже, потому что не способны даже развлечь читателя. Эта имитация в праведном страхе цензуры и самоцензуры выдавалась за мэйнстрим, сгинувшем в макулатурном буме восьмидесятых, когда за десять томов какого-нибудь пупкина можно было получить Александра Дюма. О похоронах советской литературы остроумно написал на перестроечной волне и ныне модный Вик. Ерофеев.

Но всегда существовали и иные художники, которых гнобили как раз сгинувшие пупкины. Ерофеева, кстати, тоже гнобили.

3. Приведу несколько спонтанных фактов литературной истории.

Жил в девятнадцатом веке в стране Франции гениальный поэт Артюр Рембо, был он нагл и юн, в поведении отвязан до неприличия. В пятнадцатилетнем возрасте сбежал от матери, сначала в революционный Париж, где и спутался с работавшим на Коммуну поэтом Полем Верленом, покинувшим жену и малолетнего ребенка ради симпатичного поэта-мальчугана, потом в Лондон, далее везде, до тюряги. Впрочем, биографию читайте в монографиях или посмотрите на досуге фильм «Полное затмение» с Леонардо ди Каприо в главной роли. Важно, что Рембо, абсолютный гений, тоже жаждал славы и был вынужден издать книжку стихов за свой счет. И потерпел полное фиаско. Никому его «Сезон в Аду» оказался не нужен. И весь тираж завалялся на чердаке. Отчего поэт впал в депрессию и отправился в Африку на заработки.

Вот она, горькая судьба истинного художника-авангардиста. А ведь мог бы, мог, при его-то способностях к версификации (!), затесаться в компанию модных литераторов, в то время поголовно «косивших» под Гюго. Установить личные связи, попить абсента с нужными «старшими товарищами». Тогда литпроцесс уже был хорошо налажен. Но не стал он, гений, унижаться, остался верен себе, полностью отказавшись от литературы, предпочел умереть в неизвестности и, надо думать, глубоко несчастным.

Пример второй, ближе к нам. Известно, что когда некий молодой поэт пришел к Осипу Мандельштаму с жалобой «Не печатают!», тот, не долго думая, спустил амбициозного стихотворца с лестницы, крича: «А Христа печатали?»

Истина в том, что по большому счету занятие литературой (если не миссия воспевания революции, равно как и контрреволюции, либо не чистая развлекуха, часто мастерски и талантливо сделанная, как у Бориса Акунина) – это психическая болезнь, род невроза, когда мания величия кошмарно сопряжена с жуткими сомнениями в личной творческой потенции.

Наши высказывания вслух и на бумаге никому не нужны, кроме, быть может, близких друзей и родственников.

Остальное – чистая коммерция, масслит, особая тусовка в столицах, вроде детективщицы Марининой. Есть еще раскрученные бренды, идущие на Запад. Но они, вероятно, просто обладают исключительными талантами и не один год в поте лица трудились над своей художественной репутацией. Думается, в нынешние времена литераторов, способных жить «свободными художниками», - сущие единицы (и так было всегда, даже в СССРе), а прочий творческий люд зарабатывает себе, кто как. В Интернет-журналах и на тиви, профессорами университетов или грузчиками.

Стихи – это не рок-концерт. Хотя и на музыкальном рынке необходим мощный промоушн и иногда - удача. Большинство же джазменов и рокеров выступает по клубам, таким как псковский T.I.R. А ведь музыка тоже творчество, но ни одному гитаристу не придет в отчаянную голову мысль идти, допустим, в «обладмин», просить денег на пластинку.

Скажете, сравнение не корректно?

Возьмем, того же хрестоматийного Сергея Довлатова. Он сочинял свои оригинальные рассказы в стол и халтурил в газетах. Это не правда, что его художественные вещи совсем не печатали. Одну повесть с осознанным автором социальным заказом, например, опубликовали в журнале «Юность», да еще с портретом. Захотел бы, вписался в советский литпроцесс, да еще как! Книжку-то в Таллине, почти готовую к печати, рассыпали по кагебэшному недоразумению, не повезло парню.

Однако сам Довлатов, как честный художник, считал свои советские публикации «беспрецедентным г…ном». Пришлось отправлять «настоящее» в Америку, эмигрировать, где и раскрутился постепенно. Но счастья не обрел, переживал очень, прочтите его переписку с издателем. Сложись все иначе, может, – сидел бы сейчас в Москве, в ресторане ЦДЛ.

То есть здесь такая дилемма: или ты отстаиваешь свое понимание реальности, выраженное потугами к оригинальности, или подстраиваешься под большинство и цензурные препоны. Либо карьера, либо гибель всерьез. И на этом пути истребило себя немало талантливых неврастеников.

А кому-то все-таки повезло. Взять Генри Миллера. До сорока лет человек буквально изнывал от нереализованности и чувства личной ущербности (а тоже не последний был мужик!). Встретил девушку своей мечты, свалил в Париж, устроился в газету корректором, попил французского винца, расстался с девушкой, испытал все адовы муки депрессняка на этой интимной почве, и вот нашло на него озарение. Явился «Тропик Рака», который все в той же Америке до шестидесятых ходил под грифом «порнография» и был запрещен. Когда запрет сняли, пришли слава и деньги. На старости лет.

И таких примеров (не только на поприще литературы) тьма тьмущая. Тот же Лимонов, тот же Бродский… Художник, если он не удачливый делец, стругающий лубки, или не гипермозг, способный в год выдавать по пять легких увлекательных романов, всегда обречен на неудачу. В человеческом плане творчество – это колоссальный риск и добровольный Ад. Даже наш веселый гений Пушкин, в юности носимый на руках яростными поклонницами (почти буквально!), к тридцати семи записался в неудачники. Легко ему было? Вряд ли. 

Так что нечего тут плакать. (Хотя лично мне иногда поплакать   очень хочется).

Заранее извиняюсь за невольный сумбур и уношу ноги от клавиатуры.

Саша Донецкий.